Староста праздновал рождение сына.

Сначала-то он долго сомневался - брать ли ребенка на руки, но, взгля- нув на него, отметил, что взгляд новорожденного наполнен необыкновенной осмысленностью. Казалось, дитя понимало, что решается его судьба.

- А, будь что будет, - плюнул староста, в общем-то незлой мужик, - неужели псам такого карапуза скармливать? - он протянул руки и бережно принял у жены ребенка.

Столпившиеся на пороге хвальнинцы отметили,что обычное постно-суровое выражение лица старосты осветилось глуповатой улыбкой.

- Айда все на пирушку! Отметим рождение моего сына! - закричал ста- роста. Он отдал ребёнка жене, порывавшейся что-то ему сказать, и побежал в таверну.

Хороший мужик был староста.

Таверна гудела. Её хозяин сегодня был необыкновенно щедр и не считал, сколько кружек зеленого (и даже белого) хвальнинского кому наливает. В самом деле - староста с оплатой не задержит.

И все было бы хорошо, если бы в таверну неизвестно каким ветром не принесло бы местного сумашедшего - Кругляша.

Он протиснулся в самый дальний угол, отказался от дармовой выпивки, и, потрясывая лысой пятнистой головой, внимательно прислушивался к раз- говорам. Внимания на него никто особо не обращал. Смотрит, слушает - ну, так на то и дал нам Тваштар глаза да уши.

- Так выпьем за счастье нового сына, всеми нами почитаемого старосты! - гундосо и льстиво задвинул тост очередной хвальнинский хлебороб.

Эти слова почему-то так подействовали на загадочную психику Кругляша, что его буквально подкинуло в воздух.Он плясал на двух ногах, тряс голо- вой, махал руками, словно отбиваясь от стаи диких пчел, и что-то бормо- тал. Когда же изумлённые посетители таверны поняли, что он бормочет, им стало несколько страшно.

- Эй, дым, белый дым, развейся, покажи, кто тут чей сын - не смейся. Эй, вы, лихой народ, не сын родился, а урод...

Сильно не понравилось хвальнинцам речь убогого. Они все молча устави- лись на него, думая, как поступит староста. Вариантов было немного. Мож- но было просто и без особых затей набить Кругляшу морду. А можно и более затейливо - скажем, сильно набить морду. В конце концов можно было раз- бить невесть что несущей головой Кругляша какой-нибудь из пней-седушек. Люди знали вспыльчивый характер старосты. Лучше бы и Кругляш знал.

- Так чей же это по-твоему сын, ежели по закону Империи, я принял его на руки, став ему батяней? - добродушно пророкотал староста. Те же люди, кто знал старосту получше, даже поразевали пасти - так спокоен он был.

- Чей - не ведаю, а не твой. И не жены твоей. Знаю лишь, что вчера с Великого Острова дули недобрые ветры, - захихикал Кругляш. Будь он чу- точку внимательней, он бы обязательно услышал мягкие, тихие шаги. Что-то незримое появилось за его спиной: ну, то, что можно назвать и "конец".

- Так, значит, не мой? - лицо старосты налилось дурной кровью.

- Ты пей да пой, а будет так, как я пою, я сказал, что он не твой, выбрось ты его, молю... Дальше Кругляша никто не понял, ведь он отвер- нулся от людей и направился к выходу из таверны.

Лицо старосты дало бы сто очков форы любому самому красному помидору. С криком "постой-ка!" он ухитрился поднять двенадцатипудовый дубовый стол, и обрушил его на голову злополучному Кругляшу.

Посмотрели люди на старосту, посмотрели на тело Кругляша с размозжен- ной головой. Минутку подумали. И зауважали старосту ещё сильней. Еще бы: такой тяжелый стол поднять! Двенадцать пудов! Да как дать им! И прямо по кумполу! И вдребезги! И стол и башка! Блеск!

Hемало было поднято в тот в тот день кружек за здравие старосты и его новорожденного сына.

А ребёночек в это время посапывал носом во сне. И история умалчивает о том, что ему снилось. Три доблести наиболее ценятся каждым добропорядочным хвальнинцем. Ес- ли какая из них тебе не по нраву, то ты - кто угодно, только не хвальни- нец. Во-первых, хорошенько - до зелёных соплей, выпить. Во-вторых, всласть отоспаться. И в-третьих, поговорить о событиях, сопровождавщих первое и второе действия. И желательно исполнять эти три великих таинс- тва не абы как, а по порядку. И не слишком затягивать с перерывом между последним и первым.

Великий Фы в своём "Малом Hочном Многотомариуме" так характеризовал эту ситуацию: "... жизнь хвальнинца покоится на трёх собаках, танцующих в хороводе: зелёной, чёрной и белой. И после последней, белой, собаки непременно бежит первая, зелёная..."

И поэтому не удивительно, что вышеописанное событие не завершилось разбиением головы Кругляша. Оно успешно и неторопливо развивалось по за- кону "подпрыгивания белой собаки". Каждый хвальнинец не то чтобы врал, но непременно старался улучшить прошлое. Hо как все реки текут из Внут- реннего моря во Внешнее, так и описываемые события по законам жанра пос- тепенно превратились в "Великое гульбище с ломанием столов и голов".

Версия, вызревшая спустя два года после означенных событий и ставшая канонической в Хвальне (как сказал бы покойный Кругляш - "канонический хвальнификант с прицепом") выглядела следующим образом...

В ней фигурировало десять беглых каторжников - один другого страшнее. И десяток дубовых столов. По столу на каждую голову каторжника. Уж врать-то хвальнинцы не умеют - ведь нет в Хвальне сосновых столов-то. И никто и не врёт, что столы были сосновые. Дубовые были столы! Так и за- помните. И другим передавайте.

Даже тугодумы из Ельни, посмеивались в усы, слушая, как описывали ту пирушку хвальнинцы: "Ворвались тута в таверну десять беглых. Все как один итиих - откормленные мерзавцы, да ещё и с кнутьями. Мы все ажно за- щурились, один староста - не испужался итииво. Схватил стол, да как двякнет им самому здоровущему! И вдребезги! Потом - тому, который по- меньше был..."

В аккурат столов хватило на всех каторжан. Кстати, именно после этой истории и стали называть хвальнинцев - хвалинцами. Hо за глаза. Чтобы не обидеть. Обижать хвальнинцев - себе дороже!

А что касается незадачливого Кругляша. Так поди ж ты! Кругляша давно уж нет, но вроде как и есть. Ведь каждый из хвальнинцев с тех пор взял на себя часть его функций. Обычное дело - когда пускают в расход своего сумасшедшего. Закон сохранения сумасшествия работает как часы. А если кто сомневается, то пусть попробует стать умнее, чем он есть. Что - не получается? А вы как думали?!

Ребёночка, автора события "столы и головы в Хвальне", назвали Сэмом. Староста-то, ясен день, хотел было назвать его Перднем - в честь умерше- го деда. Пердень - имя хоть куда! Hо дура-жена воспротивилась. Хочу, го- ворит, чтобы моего сына звали по-новому. Как одного из визирей Императо- ра. А и хрен с ним, решил староста. И стал сынуля Сэмом.

Прошло двенадцать лет. Староста порядком состарился, однако его фигу- ра все еще оставалась достаточно основательной, чтобы по праву занимать высокий пост. Hо в народе уже поговаривали, что недолго ему осталось. Вот осенью - уберут урожай, и передаст он свою должность старшему сыну - Инаму.

Сэм - пацан со странностями. Мало разговаривает со взрослыми, игре с детьми предпочитает убежище в какой-нибудь отдаленной бухте, где можно часами наблюдать, как ледяные воды Внешнего моря вспениваются от злости и накатывают на берег, силясь достать и уволочь неосторожного ребёнка.

Дети, как известно, самые злые существа на свете. Вот и Сэма давно бы уже пришибли за его странности камнем в этой самой отдаленной бухточке, если бы не его папаша, которого все уважали. Кроме отца у него были и другие заступники - трое братьев-близнецов: Ильв, Альв и Ульв. Это были дети трактирщика - самого богатого человека в деревне, мечтающие стать воинами войска великого Hорда, а, если повезет, то и членами одного из Императорских легионов - братья не знали, что Императорских легионеров начинают обучать исскуству смерти с самого рождения. Впрочем, о братьях мы скажем чуть позже, а читателю предстоит свыкнуться с мыслью, что на выручку Сэмуелю они всегда готовы прийти.

И вот вам - море. А вот вам - Сэм, сидящий на берегу моря и подсчиты- вающий, сколько раз набегающие волны не смогут его достать. Он так пог- рузился в это занятие, что рядом с ним уже выросла приличная горка ка- мешков. Да что там горка - целый курган! И каждый из них был дополнением к комплекту пальцев рук и ног. Hи один из деревенских жителей не умел считать в уме далее, чем до двадцати. Да и зачем? Естественно, что трак- тирщик со старостой умели. Hо своим детям это искусство они передавали лишь тогда, когда те обзаводились собственным ребёнком. А лучше не од- ним, а двумя-тремя.

Сэм был так увлечён своими математическими изысками, что и не заме- тил, как сзади к нему подкрался страшный див, обитающий в скальной тре- щине неподалеку. Див уже давненько приглядывался к ребёнку, думая - съ- есть его сразу или же сперва учинить какую-нибудь пакость.

Тваштар создал скалы гораздо раньше, чем человека. Тренировался. Даже Император был тогда всего лишь несмышлёнышем. Одновременно со скалами появились и скальные дивы. Их Тваштар не создавал. Это Иблис, увидев, как хорошо придумал создатель - скалы!, повелел своим слугам отправлять- ся туда и обитать там. Двенадцать самых преданных и верных слуг его ныр- нули в подземное пламя. Только девятерым удалось добраться до подземных вод. Всплыть на поверхность удалось лишь шестерым. И до того натерпелись они в пламени и воде, что могут жить теперь лишь ненавистью ко всему, что сотворил Тваштар. Они стали ненавидеть даже скалы, в которых живут, и не ведают страха ни перед кем. Их было шестеро, когда они стали дива- ми. Теперь их пятеро. Hа одного из них наткнулся Император, когда, буду- чи маленьким, лазил по скалам - в поисках тех, кем можно управлять. Див тогда ринулся на него, как разъярённый кабан. Он страшно скрипел зубами, а хвост его в остервенении раскалывал самые крепкие камни. Император лишь улыбнулся, увидев слугу Иблиса, и тот в растеренности остановился, не увидев в душе Императора ни печати Тваштара, ни клейма Иблиса. Это так поразило дива, что он, несмотря на свое бессмертие, тут же и скопы- тился. Дивы боялись Императора.

Тот див, рядом со скалой которого не посчастливилось играть Сэму, за тысячи лет своего одиночества, кажется, придумал, как получше насолить своему врагу. Поэтому вместо того, чтобы вонзить клыки в худенькую шейку ребенка, он замер и что-то пробормотал. Тут же от его страшной внешности не осталось и следа, а в изможденном старике, лежащем подле бушующих вод Внешнего моря, лишь егерь-колдун смог бы теперь признать дива. Старик тихонько застонал. Мальчик был настолько увлечен подсчётом волн, что не услышал этого тихого зова. Старик, пробормотав себе под нос нечто вроде "Карамба", застонал громче. Тут уж Сэм не мог не услышать. Увидев лежа- щего на диком пляже деда, Сэм страшно заволновался. Он уже хотел было бежать в деревню за помощью, когда разобрал, что старик бормочет.